«Эйфория»: минута рейверской славы Казани

Фото из архива Искандера Гайнуллина

Ровно двадцать лет назад в Казани открылся ночной клуб, обретший впоследствии практически легендарный статус – несмотря на то, что не просуществовал и полугода. О том, что погубило «Эйфорию», о несправедливо поносимых 90-х, разнице поколений и конце клубной культуры в интервью «Вверх» рассказал ди-джей клуба Искандер Гайнуллин (DJ Sum1)

«Девочки встанут за пульт подиджеить»

- Насколько я знаю, у вас довольно резкое отношение к следующему за вами поколению клубной культуры… Кстати, сейчас так говорят: «клубная культура», или это уже безнадежный анахронизм?

- Говорят, но правильнее называть так то, что имело место в 90-е годы. Тогда была попытка создать именно клубную и именно культуру. Позднее это была уже просто клубная сцена.

- И когда вы поняли, что клубная культура в Казани закончилась?

- Для меня таким рубежом стало убийство ди-джея Михона (Михаила Геннадьева) в 2003 году в «Веселом Роджере». Кто убил? Какой-то челнинский полумажор-полугопник. Он с друзьями приставал к девушке, Михон вступился, и ему в сердце воткнули нож. С этим как бы закончился определенный этап, когда было разделение на клубы, куда люди ходили специально на музыку, где было красиво, разнообразно и практически не встречались случайные персонажи, и просто «танцплощадки». После этого клубы начали деградировать и в конце концов превратились в столовки с громким звуком. Сегодня эта отрасль культуры полностью профанирована. Диджеи-профессионалы вымерли почти все, кто-то физически, кто-то морально.

Что касается моего отношения к следующему поколению, то оно не осуждающее. Просто между нами есть отличия, они объективны и в основном связаны с тем, что сейчас человек получает информационный продукт слишком готовым.

Нет информационных поводов, за которые ты готов умереть. В 90-е ты искал, старался, напрягался, и сам этот поиск, как и предмет поиска, превращался в культ. Сейчас все есть, искать нечего.

- Вы про поиск музыки?

- Про поиск всего. Кто не интересовался музыкой, тот интересовался книгами или фильмами. И это делало каждого каким-то особенным. И ди-джеем назывался не тот, кто сводит треки, а тот, кто нашел что-то особенное и выдает это в зал. А сейчас все могут так делать. Все и делают. «Мы отмечаем год нашей редакции, и наши девочки встанут за пульт подиджеить». Это все равно что сказать - девочки из редакции будут играть джаз. Это же нельзя будет назвать джазом, согласитесь.

- Из чего, кстати, состоят затраты профессионального ди-джея?

- Для меня профессионал – это тот, кто работает с винилом. Одна пластинка стоит 6-7 фунтов стерлингов (500-600 рублей). Она содержит один нужный тебе трек. Чтобы составить часовой сет, нужно 10-12 пластинок. То есть бюджет достаточно большой, ни один наш клуб не справится с оплатой гонорара для такого ди-джея. Поэтому, конечно, проще позвать мальчика с двумя флешками и заплатить ему 500 рублей.

Потом, дома у тебя должны быть две «вертушки» и пульт. Одна вертушка стоит минимум 25 тысяч рублей. Плюс иглы. К тому же винил надо уметь сводить. А это время, потраченное на отбор, занятия дома у пульта, – тоже деньги.

- Клубная публика тоже поменялась?

- Безусловно. В 90-е ты нередко встречал в клубе умных интересных людей и рос благодаря общению с ними. Сегодня каждое новое знакомство в клубе почти всегда ведет к деградации. Кстати, обратите внимание, сейчас люди - и в клубах, и вообще - перестали наряжаться. В 90-е они с помощью одежды самовыражались, цитировали, глумились. Сейчас никто не рискует смеяться над собой, фрики вымерли.

Люди боятся встретить в клубе босса, который завтра скажет тебе: а ты, оказывается, клоун! Тогда никто не боялся быть клоуном. Даже боссы.

 

Рейволюционное поколение

- Так чем была «Эйфория» для казанской клубной культуры 90-х?

- Это был единственный, первый и последний, клуб, который дошел до нас долгим рейверским эхом из Англии. С «Эйфории» начались очень многие современные персонажи, она определила и до сих пор определяет звучание клубов и площадок. Она влияет даже на тех, кто в 1996 году еще не родился.

Для Казани это был абсолютный прорыв - по музыке, энергетике, контингенту, общению… По всем тем вещам, которые были созвучны поколению. А то поколение своей революционностью было похоже на поколение 1960-х. За какие-то пять лет после распада СССР место ДДТ и свердловского рока заняли рейвы. Это был большой поворот в сознании.

- Деньги на открытие клуба дали братки, так?

- Насколько я знаю, да. Точнее, это был распространенный типаж коммерсанта с недавним криминальным прошлым. Почти все они, кстати, уже умерли. И из четырех организаторов клуба умерли уже двое - DC и Чип.

- Почему так рано, как вы думаете?

- Потому что они перегорели, как лампочки. Это, кстати, были совсем молодые ребята 27-28 лет, при этом невероятной харизмы и энергетики. Люди, которые с ними соприкасались, просто влюблялись в них, как в пророков. Потому что те, надо отдать им должное, были отличными мифотворцами, они создавали вокруг себя новую казанскую реальность. Они говорили: вот это модно, а это нет, вот так хорошо, а так нет. И люди им верили. Чип или DC могли своей харизмой подчинить себе весь зал. Если бы кто-то из них сказал в микрофон: сейчас выходим и, условно, идем в Москву отстаивать независимость республики, – все пошли бы не раздумывая. Не случайно многие из тех, кто общался с ними очень близко, потом ушли в религию. Надо было чем-то заполнить вакуум, когда клубная парадигма сменилась на чистую коммерцию.

У этих людей не было сглаженных углов. Диалектика была простая: да-нет. И то же можно сказать и про 90-е в целом. Было четкое деление: вот белое, вот черное; вот свой, вот чужой. Ты или гопник, или негопник, третьего не дано. А сейчас ты не можешь сказать, что, например, этот клуб для гопников, а тот - андеграунд. Везде играют примерно одно и то же. И люди примерно одни и те же. А ведь клуб, если вспомнить первоначальный смысл понятия, - это собрание единомышленников.

- Что-то не очень верится в такую необыкновенность этих людей. Расскажите о них чуть подробнее. Что, например, происходило в диджейской комнате?

- Диджейка - это место, где ди-джеи отдыхают, пока один из них играет. Поэтому там хорошо: тихо, светло, свежо, никто не курит, и так далее. Туда, конечно, набиваются и какие-то случайные персонажи, в основном девушки. Но вы даже не можете себе представить, какие там велись разговоры! Это мог быть разговор, например, о последнем фильме Жан-Пьера Жене. В диджейке тусили интереснейшие люди. Конечно, было место и всяким пошлостям, это безусловно. Но: это реально было место встречи интеллектов.

Даже «неофициальные спонсоры», которые туда заходили, - даже они заражались этой атмосферой. Просили дать им что-нибудь почитать. Один ныне покойный криминальный персонаж, попадая в эту тусню, говорил буквально следующее: «Я недавно Крикегора (sic!) читал, там все правильно про Христа сказано».

- И никаких наркотиков при этом?

- Там - никогда! Максимум там могли выпить водки. Траву курили еще. И то для этого выходили во двор.

- Как вы попали в «Эйфорию»?

- Мне на самом деле страшно повезло. Представьте себе, вам 20 лет и вы играете любимую музыку в самом модном клубе для полного танцпола. То есть для пятисот человек, которые тебя понимают и специально за твоим джанглом пришли. Разве это не счастье?! Тебя просто разрывает, это больше, чем все наркотики и алкоголь вместе взятые. Кстати, если вы спросите сейчас в любом клубе Казани: «Когда будет джангл?» - вас же перекрестят просто-напросто, как оборотня какого-то.

В «Эйфорию» я попал достаточно забавно. Мы с приятелем в 1995 году открыли небольшую площадку в ДК медработников – «No Pasaran!». Я учился на историка-археолога и летом 1996 года позвал в археологическую экспедицию всех будущих организаторов «Эйфории». Всем там понравилось, мы сдружились, и вот они говорят мне: мы открываем хороший клуб, давай приходи к нам играть свой дерьмовый джангл.

Причем, приглашая меня, они очень рисковали, потому что эта музыка действительно далеко не для всех. Сейчас на такие риски никто не пойдет. И как выяснилось, рисковали не зря, потому что когда «Эйфория» закрылась, в Казани появилась нормальная сцена джангла и драм-н-бейса. «Эйфория» показала, что у нас есть люди, которые эту музыку любят и под нее танцуют, она дала толчок. При том, что просуществовала всего несколько месяцев.

- Давайте поясним, когда и из-за чего она закрылась.

- Это было 22 марта 1997 года, в самый проходной день с обычной программой. К клубу подъехали обдолбанные героином гопники и расстреляли из автомата двух студентов, которые вышли покурить на крыльцо.

- Может, они их с кем-то перепутали?

- Нет. Просто это была такая Мексика. Потом приехали омоновцы, избили всех посетителей, арестовали всех ди-джеев и закрыли клуб.

 

Вы и гнобили-с!

- Вы говорите о 90-х исключительно в восторженных тонах, так, будто у этого праздника свободы не было никакой изнанки.

- Я, понятно, ностальгирую и порой идеализирую то время. Всякое было. Но, знаете, зачем сейчас 90-е поливают грязью? Чтобы «сужасить» их для людей, которые не видели их своими глазами. Чтобы в глазах молодежи лишить 90-е главного признака – свободы. Логика такая: 90-е ужасны – 10-е прекрасны. То есть - как хорошо, что мы так далеко от этой помойки, тогда же каждый день на нас в подъезде нападали с пистолетом. Но ведь не было такого.

Когда сейчас вспоминают об «Эйфории», первым делом говорят: а, это же тот клуб, в котором людей убивали! Или: там гнобили детей, которые хотели танцевать! Но кто гнобил-то - омоновцы!

Весь ужас, который был в «Эйфории», создавали люди из органов. Это они шерстили клуб. Я прекрасно помню, как пришла куча омоновцев в масках и камуфляже и всех положила прикладами на танцпол. Почему? Потому что пришло сообщение, что здесь продают наркотики. Но наркотики тогда продавали везде.

- Что сейчас вообще происходит с клубами, в каком направлении они движутся?

- Происходит возрождение виниловой культуры. Казань этот процесс пока не сильно затронул, но году к 2020-му, как всегда с запозданием, это придет и к нам. Европейский ривайвл диджейства связан как раз с тем, что там ди-джеи не скупятся на винил.

Там, кстати, тоже тоскуют по 90-м и той клубной культуре. Я недавно был в немецком клубе у друзей, где играл пластинки когда-то, – абсолютно та же история. Хотя, казалось бы, нас и сравнивать нельзя: у нас полтора клуба, а там в городе с 500-тысячным населением их может быть десяток. Но они все равно ностальгируют.

- В Казани полтора клуба?

- Я бы даже сказал, что ни одного. Ситуация намного хуже, чем в середине 90-х.

Сейчас мы понимаем, что Казань 1996 года была очень перспективной клубной столицей. А теперь это откровенно провинциальный город.

- То есть вы согласны с теми, кто говорит, что клубная культура сейчас в кризисе?

- Нет. Попытки собрать единомышленников в одном помещении с какой-то идеей всегда будут. Это, можно сказать, биологическая потребность.

- Давайте вернемся к «Эйфории». 1996 год - время все же достаточно лихое, что бы вы не говорили. Наверное, никто и не рассчитывал на долгую жизнь клуба? Как вы сами думали – сколько он продержится?

- Таких разговоров никогда не заводилось. В этом еще одно отличие 90-х - это было время без стартапов. Никакого бизнес-плана, никакой просчитанности, чистое культуртрегерство. Ты просто открыл клуб и наслаждаешься.

На самом деле это культуртрегерство нас всех и погубило. Мы все были слишком культуртрегеры и никто из нас не был коммерсантом. Нам было все равно, какие деньги нам принесет диджейство, какую славу. Мы даже не задумывались об этом, жили только музыкой. Я, например, до сих пор не могу найти общий язык с клубными деятелями, потому что для меня диджейство – это все еще некий посыл в народ. А у них одни дензнаки в глазах.

Рустем Шакиров